Квикверн

орых вы когда-либо видели. Одна была Котуко-пёс, другая – чёрный вожак. Обе жирные, красивые и обе совершенно здоровые; но они оказались связаны между собой. Вспомните: чёрный вожак убежал со своей сбруей. Он, вероятно, встретил Котуко-пса, стал играть с ним, или они подрались; во всяком случае, его наплечная петля зацепилась за ошейник из медной проволоки, обвивавший шею Котуко, и затянулась; таким образом, ни один из бедных псов не мог дотянуться до постромки, чтобы перегрызть её, их соединяла как бы смычка; каждый пёс был прижат к плечу своего соседа. Это обстоятельство вместе с возможностью охотиться только для себя, вероятно, излечило их от безумия. Теперь обе собаки совершенно выздоровели.
Северная девушка толкнула двух пристыженных псов к Котуко и, задыхаясь от смеха, сказала:
– Вот этот Квикверн отвёл нас в безопасное место… Посмотри-ка, у него восемь ног и две головы!
Котуко перерезал ремень, и обе собаки, чёрная и жёлтая, кинулись к нему в объятия, стараясь по своему объяснить, как они отделались от безумия. Котуко провёл рукой по их бокам, круглым и полным.
– Собаки нашли пищу, – с усмешкой сказал он. – Вряд ли мы так скоро пойдём в область Седны. Моя Торнак прислала их. Они отделались от болезни.
Покончив с приветствиями, собаки, которые несколько недель волей-неволей вместе спали, ели и охотились, бросились друг на друга, и в снежном доме произошёл великолепный бой.
– Голодные собаки никогда не дерутся, – заметил Котуко. – Они отыскали тюленя. Давай заснём, у нас скоро будет пища.
Когда Котуко и девушка проснулись, с северной стороны островка появилась открытая вода, отдельные льдины были отогнаны в сторону земли. Первый звук прибоя – самая восхитительная музыка для инуита: он обозначает приближение весны. Котуко и девушка с севера взяли друг друга за руки и улыбнулись; ясный, мощный грохот прибоя среди льда напомнил им о наступлении времени ловли лососей и охоты на оленей и воскресил в их памяти запах цветущих низкорослых ив. На их глазах вода между плавающими льдинами начала затягиваться корками; так силён был холод; зато на горизонте разливалось широкое красное сияние – свет утонувшего солнца. Казалось, это больше походило на зевок светила во время его глубокого сна, чем на первые лучи восхода; блеск солнца продержался всего несколько минут, однако он обозначал поворот года. Котуко и девушка чувствовали, что ничто в мире не могло изменить этого.
Котуко застал собак во время драки над только что убитым ими тюленем, который приплыл за встревоженной бурей рыбой. Этот тюлень был первый из двадцати или тридцати, в течение дня проплывших к островку; пока море не замёрзло совершенно, несколько сотен чёрных голов виднелось в мелкой воде или плавало посреди отдельных льдин.
До чего было приятно снова поесть тюленьей печёнки, не скупясь наполнить лампы тюленьим жиром и смотреть, как в воздухе пылает пламя, поднимаясь на три фута! Однако, едва окреп новый лёд, Котуко и его спутница нагрузили санки и впрягли в них двух собак, и все они тянули так, как ещё никогда прежде. Котуко и девушка боялись за оставшихся в деревне. Стояла такая же безжалостная погода, как всегда; тем не менее легче везти санки, нагруженные съестными припасами, чем охотиться, умирая от голоду. Они зарыли в лёд на отмели двадцать пять убитых и разделанных тюленей и поспешили домой. Котуко сказал собакам, чего он от них ждёт, и псы показывали ему дорогу; таким образом, хотя нигде не было ни признака зарубок или вех, через два дня псы стояли подле дома Кадлу и лаяли. Им ответили только три собаки; остальных съели; во всех домах было темно. Но, когда Котуко закричал: «Ойо!» – варёное мясо, послышались слабые голоса, когда же он сделал перекличку жителей деревни – откликнулись решительно все.
Через час в доме Кадлу запылали лампы; снежная вода согревалась; котлы начали петь, и с крыши закапала вода. Аморак приготовила обед для своей деревни; её малютка в меховой сетке жевал кусок жирного, маслянистого тюленьего сала; охотники же медленно и методично досыта наедались тюленьим мясом. Котуко и северная девушка рассказывали о том, что случилось. Между ними сидели две собаки; слыша своё имя, каждая из них поднимала одно ухо с крайне пристыженным видом. По словам инуитов, та собака, которая раз сходила с ума, навсегда избавлена от опасности повторения подобных припадков.
– Видите, Торнак нас не забыла, – сказал Котуко. – Налетела буря, лёд сломался, тюлени поплыли за рыбой, испуганной порывами ветра. Теперь новые тюленьи отдушины всего в двух днях пути от нас, даже меньше. Пусть хорошие охотники отправятся завтра и притащат сюда тюленей, которых я убил копьём, – двадцать пять тюленей я зарыл во льду! Когда мы съедим их, мы все снова пойдём на охоту.
– Что ты делаешь? – спросил колдун тем тоном, каким он обыкновенно разговаривал с Кадлу, самым богатым человеком в Тунунирмиуте.
Кадлу посмотрел на девушку с севера и спокойно ответил:
– Мы строим дом. – И он указал к северо-западу от своего жилища, потому что именно с этой стороны дома родителей всегда селится их женатый сын или замужняя дочь.
Северная девушка подняла свои руки ладонями вверх и немного уныло покачала головкой. Она чужестранка. Её подобрали полумёртвую от голода, и она ничего не могла принести в хозяйство.
Аморак быстро поднялась со скамьи и принялась бросать на колени девушки разные разности: каменные лампы, железные скрёбки для кожи, жестяные котлы, оленьи шкуры, вышитые зубами мускусного быка, и настоящие парусные иглы, употребляемые моряками. Это было самое лучшее приданое, когда-либо виданное на дальней окраине полярного круга, и девушка с севера склонила голову до самого пола.
– И вот эти, – смеясь и напевая на ухо собакам сказал Котуко, и псы коснулись своими холодными носами лица девушки.
– Ах! – проговорил ангекок и кашлянул с важным видом, точно глубоко обдумывая что-то. – Как только Котуко ушёл, я прошёл в молельню и запел волшебные песни. В течение долгих-долгих ночей я всё пел и взывал к духу оленя. Это от моих песен началась буря, которая сломала лёд и пригнала двух собак на Котуко, как раз в ту минуту, когда лёд мог изломать его кости. Это мои песни заставили тюленей плыть вслед за разбитым льдом. Моё тело лежало неподвижно, но дух носился по льду и направлял Котуко и собак, заставляя их делать всё, что они сделали. Всё совершил я.
Все уже наелись, всем хотелось спать, а потому никто не стал спорить. Тогда ангекок, в силу своего положения, взял себе ещё кусок варёного мяса, съел его и лёг вместе с остальными посреди этого тёплого, ярко освещённого, пахнущего жиром дома.
Котуко, который, с точки зрения инуита, рисовал очень хорошо, выцарапал рисунки всех своих приключений на длинной костяной пластинке с отверстием с одного её края. Когда он и северная девушка ушли на север в Эльсмирскую землю, в год чудесной зимы безо льда, он оставил этот рассказ в картинах Кадлу, а тот потерял пластинку, когда его санки сломались летом на берегу озера Нетилинга, в Никозиринге. Один приозёрный инуит нашёл её следующей весной и продал в Имигене человеку, который был переводчиком на китоловной лодке в Кумберлендском проливе. Тот, в свою очередь, продал её Гансу Ольсону, впоследствии занявшему место квартирмейстера на большом пароходе, который возил путешественников к Нордкапу в Норвегии. Когда закончился сезон путешествий, пароход этот стал курсировать между Лондоном и Австралией, с остановками на Цейлоне. Там Ольсон продал пластину сингельскому ювелиру за два поддельных сапфира. Я нашёл её среди разного хлама в одном доме в Коломбо и перевёл всю историю от начала до конца.