Чудесное путешествие нильса с дикими гусями

некайсе выпрашивала угощение.
В небольшой ложбине старая гусыня и Нильс отлично позавтракали. Акка щипала редкую траву, пробивавшуюся из-под камней, а Нильс ел лепешку. Настоящую лепешку из настоящей муки, свежую, еще горячую! Ему казалось, что ничего вкуснее не бывает на свете. И он старался как можно дольше растянуть ото удовольствие.
На Круглое озеро возле Серых скал они вернулись только под вечер.
Лето подходило к концу. Гусята подрастали и радовали родительские сердца. Если и бывали когда-нибудь ссоры в стае Акки Кебнекайсе, то, пожалуй, только из-за того, чьи дети лучше.
Особенно гордились своим потомством Мартин и Марта.
Нильс тоже находил, что их дети самые красивые. Белые, как снег на горах, без единого пятнышка, и только клювы и лапы красные, как брусника.
Крылья у гусят уже немного окрепли, и Мартин каждое утро учил гусят летать. Сначала гусята чуть-чуть поднимались над землей – взмахнут разок-другой крылышками и опять опустятся на траву. Потом они начали взлетать все выше и выше и держались в воздухе все дольше и дольше.
Училась летать и Марта. Она принималась за уроки вечером, когда гусята уже спали – нельзя же было показывать детям, что она, мать большого семейства, тоже едва умеет летать.
Мартин заставлял Марту круто поворачиваться на лету, взмахивать крыльями вровень с его крыльями, подниматься в воздух не с разбегу, а прямо с места. Словом, учил ее всему, чему сам научился у диких гусей за долгий путь от Вестменхега до Лапландии. И Марта старалась изо всех сил. Ведь близилось то время, когда стая Акки Кебнекайсе должна будет покинуть Лапландию и пуститься в обратную дорогу.
А то, что это время не за горами, было видно по всему. Как-то раз Мартин пришел к Нильсу. Он просунул голову в дверь его домика и заговорил.
– Не понимаю, – сказал он, – до каких это пор Акка Кебнекайсе собирается держать нас в Лапландии? Зима на носу, а она и думать ни о чем не думает. Скорей бы домой! Гусят бы всем показать – и родичам, и курам, и коровам. Марту бы со всеми познакомить! Уж она-то всему птичнику по душе придется! Еще бы, ведь такая красавица!
Нильс тоже подумал: «Верно говорит Мартин. Пора бы нам домой! Как отец с матерью обрадуются, когда я вместо одного гуся целый выводок приведу. Они, конечно, решили, что мы давно погибли – и я и Мартин. И вдруг – нате вам! – открывается дверь, и входят друг за дружкой: сперва Юкси, за Юкси – Какси, за Какси – Кольме, за Кольме – Нелье, за Нелье – Вийси, за Вийси – Мартин с Мартой, а за ними я. „Здравствуйте, дорогие родители! Принимайте гостей!..“ Что тут начнется! Отец с матерью даже заплачут от радости. Все соседи сбегутся, все мальчишки! „Где же ты пропадал целое лето?“ – спросят. А я скажу: „На гусе в Лапландию летал.“
Но тут Нильс вспомнил, что он теперь совсем не похож на прежнего Нильса. Мать и отец, может, и не узнают его.
Соседские мальчишки засмеют, задразнят, станут за ним с сачком гоняться, как он сам гонялся за гномом.
«Нет, лучше уж не возвращаться, пока не сделаюсь настоящим человеком, – подумал Нильс. – Только когда это еще будет! И что это за тайна, о которой говорили совы?»
Но Мартину он сказал:
– А не будет ли нам дома скучно? Каждый день одно и то же. Дом да двор, двор да дом! Знаешь что, отправимся-ка мы лучше с дикими гусями за море.
– Что ты! Что ты! – испугался Мартин.
Ведь он все-таки был домашним гусем. Теперь, когда Мартин доказал стае Акки Кебнекайсе, что он ничуть не хуже диких гусей, ему хотелось только одного – спокойной жизни в родном птичнике. Хватит с него всяких приключений! Он сыт ими по горло!
– Что ты! Что ты! – повторил Мартин. – А я думал, тебе тоже хочется домой. Нильс не выдержал.
– Конечно, хочется! – крикнул он. – Да что об этом толковать! Тебе-то хорошо. Вон ты какой большой стал, мне на тебя сейчас даже влезать трудно. А я ничуточки не вырос. Ну, посуди сам: как я такой отцу и матери на глаза покажусь? Возвращайся один домой, а я останусь с гусями. Акка меня теперь не прогонит.
– Ну, нет, я без тебя домой не вернусь, – сказал Мартин. – Это уж последнее дело – бросать товарища в беде. – Мартин задумался на минутку. – Слушай-ка, Нильс, ты бы поговорил с Аккой. Наверное, она поможет тебе, что-нибудь придумает. Она ведь все на свете умеет. Вот даже орла и то приручила.
– Правда! – обрадовался Нильс. – Пойду-ка я посоветуюсь с Аккой.
На следующий день Нильс пошел к гнезду старой гусыни.
– Здравствуй, Акка, – сказал он. – Мне надо поговорить с тобой.
– Говори, – сказала она, – я тебя слушаю. Нильс помолчал.
– Понимаешь, Акка, – сказал он наконец, – я ведь не всегда был таким. Я был настоящим мальчиком, а гном взял и заколдовал меня.
Акка Кебнекайсе совсем не удивилась.
– Да, я об этом догадывалась, – сказала она. – Что же теперь делать?
– Вот я и хотел спросить тебя – что же теперь мне делать? Ты самая умная из всех птиц, ты, верно, знаешь, как мне снова стать человеком. А если ты не знаешь, спроси, пожалуйста, у сов, тебе-то они скажут.
– А почему ты думаешь, что совы знают? – спросила Акка.
– Я слышал, как они шептались и говорили, что это страшная тайна. Еще когда мы были в Глиммингенском замке, слышал. Только потом они заговорили так тихо, что я ни слова не разобрал. Может, ты тоже знаешь эту тайну?
– Нет, я не знаю этой тайны, – сказала Акка. – Спросить у сов? Так ведь они мне не расскажут. Я с ними не очень-то дружна, с этими кумушками. Но постой! Дай мне три дня сроку, может быть, я тебе помогу.
Три дня Нильс не спал, не ел, не пил и все ждал, когда наконец Акка позовет его и он узнает, как освободиться от колдовских чар.
«Если Акка сама взялась за это, так уж дело верное, – думал Нильс. – Она зря обещать не будет!»
Он видел, как на следующий день после их разговора Акка улетела куда-то и вернулась только поздно вечером.
Никто из стаи не знал, куда и зачем она летала – она никому не сказала об этом, и никто не смел ее спросить.
И Нильс не спрашивал ее ни о чем. Правда, он старался почаще попадаться ей на глаза и придумывал разные поводы, чтобы лишний раз пройти мимо ее гнезда, но Акка как будто не замечала его. А если и заговаривала с ним, то все о каких-нибудь пустяках.
«Может, не вышло у нее ничего, – думал Нильс, – потому она и молчит? Так уж лучше бы сразу сказала, начистоту».
На второй день все было по-прежнему. Акка точно забыла про Нильса.
Никогда еще дни не тянулись для Нильса так медленно. Чтобы как-нибудь убить время, Нильс решил починить крышу на своем домике, но, чуть только принялся строгать прутики, сразу порезал себе палец. Попробовал покрепче привязать пуговицу, болтавшуюся на ниточке, а вместо того оторвал ее совсем. Пошел собирать свежую траву себе для подстилки, да на обратном пути столько раз падал, что всю траву растерял.
За какое бы дело он ни брался, ничего у него не клеилось, все валилось из рук. А тут еще гусята пристают, бегают за ним по пятам.
Нильс спрятался было от них в своем домике, но гусята и здесь нашли его. Они поминутно прибегали к нему и, просунув головы в дверь, звали то на озеро, то на болото за ягодами.
– Не хочу, идите сами, – говорил Нильс.
Так он и сидел один в своем домике.
Прошел день, прошла ночь и еще день прошел.
Акка его не звала.
На третий день к вечеру Нильс совсем загрустил. Вот уже все сроки миновали, а старая Акка даже не вспомнила о нем. И, уткнувшись лицом в свою травяную подушку, Нильс горько заплакал. Он громко всхлипывал, тяжело вздыхал, и от этого ему становилось так жалко себя, что слезы в три ручья лились у него из глаз. Подушка его давно промокла, лицо распухло, глаза болели, а он все плакал и плакал, пока не заснул.
И вдруг кто-то загоготал над самым его ухом, затеребил его, затормошил, затряс. Нильс вскочил на ноги, Мартин, просунув голову в домик Нильса, громко кричал:
– Скорей! Иди скорей! Тебя Акка зовет.
Акка сидела в своем гнезде, а рядом с ней на кочке сидел орел.
«Он-то здесь зачем?» – удивился Нильс и растерянно посмотрел на Акку.
– Иди, иди, – сказала Акка. – Мы тебя как раз ждем. Потом она повернулась к орлу и чуть-чуть наклонила голову.
– Теперь рассказывай, Горго.
– Все в порядке. Был я в Глиммингенском замке, познакомился с вашими совами, – весело заговорил орел.
«Ага! Так, значит, Акка посылала его к совам!» – подумал Нильс и насторожился.
– Ну и далеко живут ваши приятельницы! Я уж думал, не поспею к сроку вернуться. Даже домой не залетал – прямо сюда со свежими новостями. Да и с совушками этими было немало возни. Прилетел, а они, видите ли, спят. Все у них шиворот-навыворот, все не как у птиц. Другие ночью мирно спят, а эти за день-то выспятся хорошенько, а ночью по лесу рыщут. Сразу видно – воровская порода.
– Но ты их все-таки разбудил? – робко спросил Нильс.
– А как же! Стану я с ними церемониться! Я как погладил клювом одну, так и другая сова проснулась. Хлопают обе глазищами, охают, ахают, ухают. Сослепу да спросонок ничего понять не могут. Они и так не больно-то понятливы, а тут, видно, последний ум у них отшибло. «Безобразие! – кричат.
– Кто смеет тревожить наш сон?» Ну, я им показал, кто смеет. Они теперь надолго запомнят.
– Зачем же ты с ними так! – с укором сказал Нильс. – Они, наверное, рассердились, теперь у них ничего не выведать.
– Как это не выведать? – возмутился Горго. – Да я уже все выведал.
– Ну что? Что они сказали? – еле выговорил Нильс.
– Ты меня не перебивай, – сказал Горго, – а слушай. Я их спрашиваю: «Вы чего между собой сплетничаете, о чужих тайнах болтаете?» Они туда, сюда. «Что ты! – бормочут. – Мы знать ничего не знаем, какие такие тайны». Я опять потряс их немножко. «А, – говорят, – знаем, вспомнили. Наклонись, пожалуйста, поближе. Мы эту тайну можем сообщить только шепотом и только на ухо». И зашипели мне в оба уха, как змеи. Ну, я не сова, я шептаться не буду. Я тебе прямо скажу.
– Говори же, говори! – помертвевшим голосом прошептал Нильс.
– Трудно тебе стать человеком, – сказал Горго. – Этот гном такое придумал, что и не приснится.
– Да не томи его, – вмешалась Акка. – Говори скорее.
– Так вот: не быть тебе, Нильс, человеком, пока кто-нибудь по доброй воле не захочет стать таким же маленьким, как ты.
– Да кто …